Всего несколько дней успели отдохнуть в белорусском санатории дети коммунистов-политэмигрантов. Началась война…
Чемодан, вокзал, отдых!..
Группа детей иностранных коммунистов-политэмигрантов всего за несколько дней до начала войны прибыла на отдых в санаторий «Новоельня» — в сотне километров от границы Советского Союза, которую ранним утром 22 июня вероломно перешли войска фашистской Германии.
«11 июня 1941 года мне исполнилось восемь лет. Мы с мамой жили в центре Москвы у Патриарших прудов. А отец был за границей. Он служил в разведке и учился вместе с Рихардом Зорге», — много лет спустя именно этими словами начнет свое письмо новоельнянским школьникам уже взрослый Джим Комогоров, отдыхавший в том необычном лагере с другими ребятами. В этом письме он подробно опишет ужасы, вошедшие в их жизнь вместе с войной.
Правда, начиналось все чудо как хорошо! Маме предложили путевку в интернациональный пионерский лагерь. И вот уже звенит от детского смеха перрон Белорусского вокзала. «Мы, дети, были все такие веселые, с испанками на головах и красными галстуками на шее. Было хорошо и радостно, ведь мы ехали отдыхать. До свидания, шумная Москва, до свидания, мама… На всех больших станциях нас встречали с цветами и оркестром. На душе был праздник». Так вспоминает Джим Комогоров тот судьбоносный для многих из них день.
Детство закончилось быстро
А через два дня после приезда в пионерский лагерь началась война. Гул самолетов, разрывы снарядов… Новоельня с первых часов оказалась в зоне боевых действий. «Дети в панике стали разбегаться. Меня и еще четырех мальчиков схватил Владлен Бадиан. Он был самый старший среди нас. Ему было 15 лет. По национальности австриец. Я до сих пор удивляюсь этому мальчику, ведь он тоже еще по сути был ребенком. Лето было в разгаре, а он нам сказал взять с собой теплые вещи и все необходимое для долгой дороги».
Вскоре воспитатели приняли решение отправить троих самых маленьких ребят обозом на восток. Среди них оказался и Джимми. «На дорогах было много беженцев и солдат-красноармейцев, мы отступали все вместе, — пишет он. — Солдаты кормили нас и пропускали вперед. Подсаживали на машины, повозки. Так мы добрались до какой-то железнодорожной станции. Нас посадили в вагон. Людей было очень много: шла эвакуация. Дети, женщины, старики, раненые солдаты…
Только мы отъехали, поезд стали бомбить и обстреливать немецкие самолеты. Нам сказали отойти от окон и лечь на пол. Поезд тревожно гудел и несся на всех парах, стараясь быстрей доехать до лесной полосы. Иногда состав останавливался, люди выбегали из вагонов, а после очередной бомбежки снова запрыгивали в них, только уже не все — было много убитых и раненых. Казалось, что это никогда не закончится. Когда самолеты улетели, стрельба утихла, стали собирать оставшихся в живых людей и группами отправлять на восток. Я уже понимал, что восток — это Москва, где жил я с мамой. Мы очень долго шли, иногда нас подсаживали на подводы. Так мы добрались до Минска.
А в городе уже были немцы. Они устанавливали свой порядок. Среди нас был сын австрийского коммуниста, который знал немецкий язык. Он подошел к немецкому офицеру, руководившему колоннами машин и танков, и спросил: а куда нам, детям, идти? Рассказал, что мы отдыхали в детском лагере. Офицер вырвал из блокнота листок бумаги и написал адрес приюта, где должны находиться ребята, оставшиеся без родителей. Мы пошли туда, и если нас останавливали, показывали листок как пропуск. И вот, уже много лет спустя, я все думаю: как четко все у немцев было подготовлено и педантично спланировано.
Жизнь в захваченном фашистами Минске была страшная. Комендантские часы, публичные облавы и казни, виселицы с повешенными людьми. Было голодно, приходилось попрошайничать, постоянно рисковать. Проснешься утром, а рядом на кровати умер мальчик. И таких смертей было много. Я сам перенес цингу, это когда все зубы выпадают, заражение, не мог ходить. Меня подкармливали воспитатели, отдавая свой паек.
В городе постоянно проходили поиски евреев и цыган. Пойманных отправляли в концлагеря, но работали и мобильные газовые машины. Трупы убитых свозили за город, а их одежду сортировали перед отправкой в Германию для утилизации. В поисках одежды мы, мальчишки, посещали эти места. Почему-то мы знали о них. Я помню, что среди взрослого тряпья находили одежду для совсем еще крошек. И это все было аккуратно отсортировано: отдельно штаны, рубахи, платья, чулки, туфли, ботинки. Зачем? Уму непостижимо.
Освободили нас в июле 1944-го. Мы уже предвкушали появление Красной армии из-за участившейся канонады. Она раздавалась все громче и громче. И когда разнесся слух, что передовые части находятся где-то недалеко от железнодорожного вокзала, мы побежали через пути, на которых стояли груженые вагоны. Вагоны были заминированы, на них висели провода с детонаторами. От радости мы не чувствовали страха. Мы выскочили на привокзальную площадь и увидели красноармейцев-саперов. Они размахивали руками и кричали на нас, чтобы мы стояли на месте, ведь площадь могла быть заминирована. Но мы, не обращая внимания на грубые окрики, бросились к ним, прямо в солдатские объятия. От них пахло потом и гарью, но мы смеялись и плакали. Они тоже смеялись. Некоторые — радостно, а у некоторых на глазах тоже были слезы».
Фотографии детей политэмигрантов, успевших отдохнуть всего 2 дня в предвоенной Новоельне, сейчас можно увидеть в школьном музее.
Дальнейшая судьба Джима Комогорова сложилась хорошо. На железнодорожном вокзале его нашла капитан НКВД, которая по заданию руководства разыскивала детей-интернационалистов. Среди них должен был быть и ее сын. Но его она так и не встретила. Зато нашла Джима. Позже у него родилось четверо детей, появились внуки. Благодаря экзотической внешности в молодости он снялся на «Мосфильме» в нескольких кинолентах: «Миклухо-Маклай», «Серебристая пыль». Окончил вуз, работал — даже получил медаль «За трудовое отличие». Кстати, именно благодаря газетной заметке о награждении новоельнянские краеведы смогли найти взрослого Джима.
Эшелон смерти
Судьбы остальных детей из новоельнянского «Артека» сложились по-разному. Пятеро ребят, которым было от 10 до 12 лет, решили самостоятельно добираться до Москвы. Пешком в обход больших городов дошли до Смоленска. Где-то под Борисовом потеряли китайца Ван Ли, позже он был признан пропавшим без вести. Война разметала и остальных участников похода: словак Юлий Гере стал разведчиком в партизанском отряде, Юру Головина забрали на черные работы в немецкую военную часть, с которой он отступал под натиском Красной армии до самой польской Гдыни, где его освободили советские солдаты. Болгарина Йонко Ченгелова приютила обычная крестьянская семья.
Оставшихся в Новоельне ребят немцы выбросили на улицу, закрыв лагерь. Малыши ночевали где придется, ели что найдут или на что заработают тяжелым сельским трудом. Позже немцы решили собрать всех беспризорников в один приют. Дети и там жили впроголодь, но у них хотя бы была крыша над головой. Там фашисты заподозрили, что югославка Роза Авербах и словачка Валя Гере — еврейки. Девочек незамедлительно отправили в Новогрудское гетто, где их убили.
Остальные дети из новоельнянского «Артека» вместе с другими беспризорниками оставались в приюте вплоть до наступления Красной армии. Но это радостное событие не принесло ребятам облегчения. Сначала оккупанты их выставили в качестве живого щита против партизан в Вензовце, а после погрузили на станции Новоельня в товарные вагоны, которые называли эшелоном смерти. Фашисты цепляли этот эшелон к грузовым и пассажирским поездам и при бомбежке выгоняли детей на улицу, чтобы советские летчики не трогали состав.
Повзрослевший Джим Комогоров снялся в фильме «Серебристая пыль».
Русская девочка из приютских беженцев Настя Соколова вела дневник городов, в которых побывала за два месяца в «эшелоне смерти»: четыре раза — в Будапеште, несколько раз — в Берлине, Праге, Вене. Разбомбили их под Ужгородом. Дети разбрелись кто куда. 186 человек. Позже их расселили по ближайшим селам и распределили по приютам Советского Союза.
sb.by
